Личный блог Д. А. Кузьмичёва

Чето мне стали пенять, что я много пишу о смерти.
Не замечал, на самом деле за собой такого.
Напротив, с учетом как часто в последнее время мне приходиться взаимодействовать со смертью и её символами, у меня в постах смерти мало.
Хм. Тут возможно кто-то, недайбох, подумает что тут у меня все умирают или я сам куда собрался. Нехрена. Я сейчас говорю о смерти чистой как старый череп, о смерти разлитой в нашей жизни в терпимых, почти безболезненных и даже в чем то красивых дозах.
И, как раз то, что понятия смерть, на некоторое время лишилось для меня болезненности новостей, позволяет мне спокойно на смерть смотреть и размеренно о ней думать.
Я, на самом деле мало писал о смерти, но вот дайте напишу сейчас.
Я всегда говорил, и сейчас повторю. На свете есть только одна действительно страшная вещь. Это необратимость. Смерть это форма необратимости. Она внезапно вычеркивает из нашей жизни целых людей, со всем что эти люди делали или могли сделать. Вычеркивает навсегда. Этим она и страшна. Поэтому люди и придумывают всяческое посмертие для дорогих им людей.
У меня нет поводов верить в посмертие. Даже если оно каким то немыслимым образом есть, то мне от этого не горячо и не холодно. “Ушедший” человек нужен мне вот прям здесь, а не “смотрящим на меня с облачка”.
На самом же деле умершего человека больше нет. Все что он из себя представлял перестало быть, подчиняясь неумолимым биологическим процессам.
Остались только, постепенно стирающиеся воспоминания о нем, плоды его трудов, благодаря технологиям, фото и видиозаписи нескольких часов его жизни, ну и не функционирующее его тело, в процессе самоуничтожения.
Тело.
Кадавры пугают. Нас пугают даже человекоподобные куклы, расстилая перед нами пресловутую “зловещую долину”? Кстати о долинах, в “Заклятии долины змей” была на эту тему чудесная сцена “Это уже не Бричер“. Три упаковки пластилина и лампочка, чудесно объясняют нам почему ужастики с трупами и зомби работают на нас так хорошо.

Поэтому-то то, что по чесноку стоило назвать “утилизацией трупа”, и занимает в нашей культуре такое серьёзное место.
Сталкиваясь надприродное человеческое осознание себя и окружающих, и природная смертность биологических организмов, порождают причудливые похоронные обряды и акты глумления над трупами, которым, как не посмотри, уже похер и на обряды и на глумления, так как они, мало того что не Бричер, так и вообще уже ни что.
И как бы прагматично мы не относились к тому что “жизнь всё, ну и всё”, мы полюбому будем иметь, мнение о утилизации нашего тела, наряду с перераспределением других, более полезных вещей находившихся в нашей собственности. Как так случилось что “дубовый шкаф достается тете Моте” не так важно как “развейте мой прах над пирамидами”?
Я вот, собираясь залечь в родовой склеп в виде пластмассовой банки с пеплом себя пополам с пеплом гроба и всего того что насыпется в урну из нечищеной кремационной печи, не выношу колумбарии!
По мне лучше уж в помойную яму, чем в этот “магазинный локер”.
Хотя казалось бы, а не похер ли мне?

Есть могила, нет могилы, каким то образом все это имеет значение. Иначе б не охраняли и не разоряли захоронения, эти столь малополезные, как не глянь конструкции из трупов и гранита.

Хм. А давайте в завершение поста я расскажу вам одну илюстрирующую историю.

Жил да был один критик, переводчик и докучи детский писатель. Корней Иванович Чуковский. На самом деле он, как это часто случаеться с писателями был никакой не Корней, не Чуковский, а что самое хреновое, не Иванович. Быть бастардом в то время было совсем не круто. И сдается мне это наложило на критика и переводчика, в пункте детского писателя. И отца.
Среди нескольких детей писателя (некоторые из которых потом выродились в диссидентов) была дочка Мурочка. Умненькая девочка, любящая литературу и очень любимая отцом. Знаете, когда вы в семье не Маша, а Мурочка, это о чем то да говорит.
Вы, если знакомы с творчеством данного детского писателя, наверняка знаете строки где Мурочка рисует в тетради или сажает свою туфельку.
Но вот беда, это только в сказках хорошие дети получают подарки. В жизни, всеблагой боженька шлет хорошим детям костно-суставной туберкулез.
Я читал дневники Чуковского. В отличии от прочей интеллигенции он в своих дневниках, особенно з0-х годов, изрядно откровенен и не вычурен. Умирание любимой дочери описано им страшно.Кому нужно, вот вам.
Там же.
“Мы постояли и понемногу поняли, что делать нам здесь нечего, что никакое, даже самое крошечное – общение с Мурой уже невозможно – и пошли к Гаспре по чудесной дороге – очутились где-то у водопада, присели, стали читать, разговаривать, ощутив всем своим существом, что похороны были не самое страшное: гораздо мучительнее было двухлетнее ее умирание. ”

Два момента сразу. Необратимость смерти и её продолжительность.
Быстрая смерть близких и долгое, мучительное их умирание. Я, попробовав оба варианта, так для себя и не решил, что тяжелей, внезапная смерть близкого или долгая, дорога к ней. В первом случае чувствуешь себя внезапно и зверски избитым. Не бывает людей достаточно сильных для таких ударов. Во втором случае чувствуешь болезненное облегчение когда все заканчивается. И просто таки не знаешь, что с таким облегчением делать.

Но вернёмся к Мурочке и её могиле.
Умерев на лечении в Крыму, она там и похоронена.
Знаете как выглядит её “последний приют” сегодня?
Вот так.

Крест из ржавых труб, могила из кривых камней, не менее кривая надпись, а рядом, на момент фотографирования, ещё и стеклотары с мусором кто то накидал.

Какая у этой истории мораль? “А морали и нет никакой”.
Хочется тут о чем то задуматься, сделать какие то выводы, но мысль скользит куда-то мимо. Опять биологическое мешает человеческому.
Была славная девочка, любимая дочка. И не стало её.
Было её захоронение, да и превратилось в помойку.
Мало ли таких девочек, мало ли таких помоек.
А ей то что “отмучившейся” почти сто лет назад?
А нам то что?
А что до этого неумолимым биологическим процессам?
Я вот сейчас даже понять не могу. Это оно так как надо, или напротив, так как не надо?
Все равно. Просто к посту иллюстрация.