9 мая. Огромная толпа гуляющих, несообразная для Тушино, не дала нам с Михой спокойно попить портвешка на море.
Да. Они гуляют потому что наверное что то помнят и чем то там гордятся. Ну чтож. Славно.
Сейчас принято мерить это историческое событие личными, семейными, бытовыми маштабами. Ну чтож, не станем отставать.
Что помню я. Разумеется расказы. Я родился через 32 года после Войны. Сейчас мне 30. Немного.
Оба моих деда были офицерами С. А.
Одного я не застал в живых. Я сидел на чердаке нашей дачи и примерял его старую шенель, и зелёную полевую фуражку, больше похожую на картуз, с зелёной же маскировочной какардой.
Его дневники начинаются с 54 года.
Второй дед не расказывал мне о войне. Я и не спрашивал. Он расказывал мне сказки, какие то дореволюционные ещё стишки, мы ходили с ним в лес по грибы, и он мне вырезал дудочки из орешника. Мой второй дед был в нашей семье безусловным патриархом.
Оба деда воевали, имели очень серьёзные награды.
Я был маленький, я не спрашивал, что да как. Мне не расказывали. Когда я вырос я понял, что у многих моих друзей деды не расказывали им про Войну. Им не нравилось про неё расказывать.
Сейчас мне некого поздравить с праздником из живших тогда. Только дядьку моего. Нет в живых обоих бабушек и дедушек. Матушки моей и батьюшки моего.
Матушка говорила про время Войны мало. Ташкент, эвакуация, голод. Было очень голодно. Заграничные посылки в СССР. Женские чулки и туфли, просроченая ещё в первую Войну тушенка, ещё какая то бесполезная рухлядь. Впрочем кажется она упоминала молочный порошёк, которы годился в дело.
Матушка куда охотней расказывала про Кушку и Кунашир, про Дальний Восток, про множество военных городков в которых ей пришлось побывать, про школы которые она меняла. Про пролив за которым было даже иногда видно японию, и к берегу прибивало деревянные японские тапки. Про красивейшее озеро без дна, в которое они ходили купатся и в котором пропал бесследно, рухнув, грузовик. Но не про Войну. Ташкент, голод. Чего тут расказывать. Юбку ещё припоминаю, из зонтика сделаную.
Отец о Войне не расказывал. В Войну, когда они с бабушкой и дядькой убегали от наступающих фашистов,
он простудил уши. Всю жизнь слышал скверно, был не многословен.
Дядка расказывал кое что из того что говорила бабушка.
Расказывал как один из их сельчан, заделавшийсь старостой деревни, орал на бабушку, угрожая сдать её фашистам. Жена офицера красной армии как никак. Потом контрнаступление, и вот он уже протирает колени умоляя моего прадеда, не сдавать его. Не сдали, насколько я знаю. Сказали чтоб ходил, сука и помнил.
Помню расказ как всех женщин в селе фашисты сгоняли в загон на площади, перед отправкой в германию. Бабушка говорила как на пригорке стояла старушка из местных, а у ней за подол, на подобии матрешек, держались дети, один за другого, всё младше и младше, человек пять шесть, глядя как их матерей куда то уводят. Там был мой отец и дядька.
Бабушку и ещё кой кого из этого загона выпустил кто то из полицаев. Не то партизан, не то просто спужавшийсь наступающих Советских войск. Что было бы с этими детьми, останься они все, в Войну, на руках одной единственой старухи, думаю вы догодаетесь.
Дядьку, совсем крохотного, завалили в суматохе тюками и чемоданами на вокзале. Потом с ним, казалось совсем не дышащим, и моим отцом бабушка уезжала от фашистов, ища, где хотябы у обочины, можно похоронить своего ребёнка. Дядка тогда все же задышал. И тогда же мой отец простудился и потерял слух.
Помню историю про местных партизан. Не отряд. Сели на велосипеды, деверсия, и по хуторам да сёлам разехались. Выдал их какой то 18 летний пацан, сын кого то из партийных руковадителей. Немцы на него надавили. Пратизан взяли и увезли. Вероятно растрел и шахта. Тела так и не нашли. Пацан пошел на фронт и вскоре был там убит. Пособие его мать стала получать куда раньше чем семьи выданых им партизан.
И так далее, и тому подобное.
Что вы хотите что бы я помнил о Войне?
Мне достаточно того что я помню что её мы выиграли.