Вспомнилось.
Как давным давно то мне постучал в аську мой старый друг из другой жизни. Мы не виделись с ним много лет. Кажется двадцать. Это был очень хороший, весёлый и надежный старый друг, но я успел почти забыть его лицо. Если я попытался бы его вспомнить то вместо лица настоящего перед моим внутренним взором вставал мутный фоторобот монголоида с тонкими, как у белогвардейца, усиками. Глядя на строчки, на сероватом фоне цветовой схемы “слива”, я не мог уже точно сказать, насколько его черты изуродовало время, и модифицировал ли он свою растительность на лице.
Я остался здесь, рисовать убогие картинки. А он уехал куда то туда, развивать ошметки советских “дипломатических” связей своей семьи, во что то совершенно кортомальтесовское. Его быт, с негритянскими любовницами, трупами брошенными в саване и тонами контрабанды мог послужить темой для сотни моих комиксов. Но он рассказывал о своей жизни мимолетно, с явной скукой, больше восхищаясь моими унылыми одними и теми же картинками, нарисованными за одним и тем же столом, коий купили мне ещё в третьем классе, когда детский столик стал мне мал. На этом столе мы клеили какие то там модели, изрядно заляпав его клеем. Сей дурацкий факт восхищал его больше чем все сокровища востока и соблазны запада.
Он видел мои картинки в только зарождающемся тогда рунете, и они тоже восхитили его, как доказательства предрешённой мне, по его мнению, великой творческой судьбы.
Он отмахивался от очередного вопроса про экзотический восточный притон, или политическую ситуацию где то посреди африки, как от чего то безмерно скучного, и в то же время, терзал меня вопросами, про наших общих знакомых, столь же потерянный для меня, как и он десять минут назад. Терзал, только для того чтобы, раз за разом, услышать: “не видел их давно. Не знаю что где они и что там у них”.
В конце концов его любопытство почти взбесило меня. Мне стало казаться что его отговорки на вопросы о своей жизни, продукт каких то разведческих и дипломатических его атавизмов, а заинтересованность в жизни моей, и моих давно утерянных друзей, что то типа проявления извращенного чувства юмора. Дескать, ну как вы там в своем скучном не авантюрном мире, лузеры?
И тогда я написал ему, о том что все поменялось, что всё чем он интересуется, было в другой жизни и с другими людьми, которые, только по нелепой случайности имели наши имена и наши тела.
Быстрая смена строчек в моей аське остановилась. Он замолчал, как замолкал тогда, в нашем детстве, когда, в споре, более резкий в общении я, заставлял его остановиться и начать тщательней, обдуманный и “дипломатичней” подбирать слова.
“Ты не совсем прав. Основы нас, те же”.
“Да ну?”
“Вот что у тебя в плейлисте сейчас”.
Я взглянул в винамп. Совершенно случайно меня потянуло на что то старенькое.
“Ну “Мановар”…
Я скачал какой то типа концертный альбом расчистив его до пары приемлемых композиций.
“Pleasure Slave, и “Blood Of The Kings”?
Я тупо воззрился в плейлист, плейлист тупо воззрился в меня двумя строчками из аськи. “Till the blood on your sword is the blood of a King”, гремели колонки.
Потом мы проговорили ещё несколько часов, про “старые добрые времена”. так вышло что больше нас судьба не сводила никогда. Я до сих пор использую цветовую схему виндовс “слива”.
Я люблю быть графиком. В нашем мире черно белого все просто и понятно. Необходимость действовать, как бы сказала мангастудия, в двух бита, максимум что способна породить, это мултикласс штриховки. Растушёвка воспринимается как слабость, пуантилизм растровой точки как декадентское извращение, и цвет как костыли для слабаков.
99) Френдлента
